Серебряный след улитки

Ночью ветер стих. Утром я настроился переставить ближние капканы, вышел на улицу, вот тебе на - опять оттепель. Вылез на хребет. Тяжело. Взмок весь, отдыхал несколько раз. Да, сказалась болезнь. Совсем рядом, и неожиданно залаял пёс. Я снимаю ружьё, продвигаюсь на лай. Пёс стоит под огромной пихтой и смотрит вверх. Думаю, что на таком дереве соловья-разбойника можно спрятать, не то что белку. Пёс неожиданно гавкает. Почти на самой макушке вздрагивает ветка. Оба мы замечаем, что на ней сидит белка и, свесив головку, наблюдает за нами. От неожиданного лая она вздрогнула и шевельнула ветку. Выстрел, и зверёк, кувыркаясь, медленно летит вниз. Ничего не успеваю сообразить, челюсти собаки щёлкают и почти тут же разжимаются. Пёс виновато виляет хвостом. Подбираю белку и глажу собаку, она радостно взвизгивает и убегает вперёд. Медленно тащусь хребтом.  Капканы, что стояли внизу на земле – замело. На жердях половина капканов позахлопывалась. В одном капкане была замерзшая сойка. Возле старой поваленной берёзы вдруг вижу соболиный след. Часто бьется сердце, ноги становятся ватными. Ведь в дупле стоит капкан. Но ничего нет. Капкан захлопнут, в нём остатки крупной мыши. И приманка – тухлый рябчик - тоже исчезла. Вокруг всё истоптано соболиными следами. Не успеваю настроить капкан, как залаял пёс. Всё бросаю, бегу на лай. На склоне распадка под высокими старыми елями крутится собака. Вот она подбегает к одной, встаёт на задние лапы и царапает ствол.  Тут же отскакивает в сторону и смотрит вверх. Пока я медленно от дерева к дереву приближаюсь к ней, она проводит ту же процедуру с другими елями. Не подходя слишком близко, останавливаюсь. Пёс неуверенно гавкнул раз, потом другой и уже, не переставая, стал лаять на отдельно стоящую самую раскидистую ель. Сколько я не смотрел, перемещаясь не спеша вокруг ели, ничего не увидел. Казалось, что осмотрел уже каждую ветку, ничего нет. Решил обойти деревья, посмотреть следы. Кое-где виден след соболя, но на какое именно дерево он влез – не понял. Внизу всё истоптано собачьими следами. Пёс, не переставая, лаял на свою ель.  Ещё раз осматриваю дерево и вспоминаю про бинокль, он болтается за спиной на ремешке. Нашёл точку, с которой видно всё дерево. По очереди снизу  вверх осматриваю каждую ветку. Ничего. Терпенье лопается.  Хочу отругать собаку за пустой лай. Но тут же решаю хорошенько осмотреть, полузасохшую рыжую ветвь, почти на самой макушке. С удивлением замечаю в развилке этой ветки что-то напоминающее мордочку зверька. Уже не отрываясь, наблюдаю только за ней. Ну и хитрец! На ветке, вытянувшись вдоль нее, слившись окраской, с полузасохшей хвоёй лежит соболь. Он не шелохнётся туловищем, только слегка плавно поводит головой за бегающей беснующейся собакой. Да иногда моргает глазками. Опускаю бинокль, видение тут же исчезает. С испугом поднимаю бинокль к глазам. Нет, соболь на месте. Грохает выстрел, но к нашему удивлению с дерева ничего не падает, кроме нескольких мелких веточек. Поднимаю бинокль, соболиная голова, всё также в развилке. Пёс гавкает, не переставая. Отхожу немного в сторону и стреляю ещё раз. Соболя как подбрасывает пружиной. Он устремляется вверх, но срывается и, пролетев немного, цепляется за ветки. Пока я перезаряжаю ружьё, пёс злобно гавкает. Соболь повис в развилке веток и не шевелится. Стою, ещё некоторое время не двигаясь, боюсь, как бы не спрыгнул вниз, и не ушёл. Но нет, всё кончено. Пёс подбегает, нетерпеливо крутится возле меня, ждёт, что я буду делать дальше. Внизу на дереве ни одной ветки. Влезть без верёвки нельзя. Достаю два пулевых патрона. Первая летит мимо. Пёс нетерпеливо дёргает меня за куртку и уже лает на меня. Неужели он что-то соображает. Зато вторая пуля цепляет ветку, и этого оказалось достаточно. Визг собаки, щелчок челюстей – и соболь у наших ног. Только тут замечаю, что у меня дрожат руки. Поднимаю соболя, медленно опускаюсь на снег и обнимаю своего лохматого пса. Он в свою очередь с удовольствием лижет меня в нос. В этот день мы взяли ещё две белки и засветло вернулись в избушку.

Под утро поднялся ветер, зашумели деревья, пошёл снег. Нужно было выходить домой. Заметёт ни на один день. До станции, где стоял мотоцикл, идти нужно было весь световой день. Да ещё до дому ехать с час по просёлочной дороге. Но что это по сравнению с тем, что дома в назначенный день ждали жена и дети…

Утром нахмурилось небо, задул ветер с севера. Тревожно шумело море, гнало свои девятые валы и с грохотом разбивало о замерзший берег. Ждать она начинала с утра. Думала, что приготовить на обед, чтобы вечером можно было испечь или сварить. Лепила пельмени или делала голубцы. Затевала какое-нибудь печенье. Заодно учила детей. Девочки не отходили от стола. Она их ругала, чтоб не рассыпали муку. Но всё равно после приходилось отмывать их с головы до ног. Муж – охотник, обычно приезжал домой в неделю раз в назначенный день. День недели мог быть любым. Этот ветреный день оказался вторником. В обед уже валил снег. Под вечер разыгралась такая метель, что стемнело намного раньше обычного. Привела детей из садика, затопила печь, натаскала воды с речки, поставила греть в баке, может ополоснётся немного, ведь всегда приезжает мокрый хоть выжимай. Трудна охота, много пота выгонит с человека. Показалось зашумел мотоцикл. Подвинула борщ на середину печи. Подошла к окну и раздвинула шторки. Нет, не видно никого. Убрала борщ с печки в духовку. Пошла укладывать детей. Те в один голос: «Мы папу ждать будем!». Но время много. Читает им сказку. Опять зашумело где-то. Бегом к окну. Нет. Тепловоз потянул состав на юг. Ветер свистит, завывает в трубе, выгоняет тепло из дома. Подкладывает угля в печку и идёт к детям. Дочитывает сказку, гладит их по головкам, целует. Не было такого, чтобы в назначенный день не вернулся. Садится, штопает носок. Удивляется. На пятках, даже капроновые нитки не выдерживают. Сколько же он проходит в день? Вздыхает. Сколько раз просила, чтобы бросил охоту, проживём без неё. Вроде согласился летом. Но осенью ходит, мучается, даже болеет. А стоит получить отпуск и всё – ничем не удержишь. И понимает, что любит-то его за неугомонный характер, за эти вечные скитания. Сама с ним сколько дней и ночей провела на охотах и рыбалках. Как же хорошо им было на природе…

Встаёт и смотрит в окно. Между порывами ветра видно людей, которые возятся, очищая стрелочные переводы от снега. Дом стоит недалеко от линии железной дороги. Застучало что-то на улице. Идёт в коридор и включает свет, открывает дверь на улицу. Порыв ветра заносит в коридор кучу снега. Никого нет. Показалось. А сердце стучит. Ждёт. Где-то идёт или едет. Заходит в дом. Снимает с верёвки над печкой детские пальтишки. Любят девочки в снегу покувыркаться. Не ругает она их, сама такой же была вроде ещё недавно. Время как тянется, хотя уже много, пора самой ложиться. Застучало, загремело – это уже в коридоре. Набрасывает что-то на плечи, выходит. Бог ты мой, какой же он. Сплошная сосулька. Борода и усы покрыты льдом. На ресницах и бровях тоже лёд. Ей плакать хочется от жалости, а он улыбается. Рад, что домой добрался. Крупный чёрный пёс тычется ей в руку мокрым носом. Бесцеремонно встряхивается, обдавая обоих снегом. Помогает снять рюкзак, кладет на пол ружьё. Снимает задубевшую куртку, отряхнув её немного веником. Остальное, промёрзшее и мокрое, он снимает уже в доме. Она выносит поесть собаке. Знает, сам не сядет за стол, пока не накормит собаку. Подаёт сухую одежду, заштопанные носки. А сама смотрит, какой же он насквозь продубевший, обветренный. Ставит большой таз и поливает из ковша тёплой водой. Замечает, как похудел. Поджарый стал, и рёбра выступают. А он фыркает от воды, доволен, что пробился домой. Ведь заметёт теперь наверняка ни на один день. Набрасывает ему на спину большое полотенце, он вытирается и обнимает жену, заглядывают к детям. Те мирно спят в своих кроватках. Потом он отдыхает некоторое время, а жена ставит перед ним ужин. Садится рядом и смотрит, как он ест не спеша. Молчат. Им и так всё понятно. За чаем разговоры о доме, о детях, об охоте. Засыпают далеко за полночь. Она, уткнувшись мужу в плечо, засыпая, улыбается, думая ну, что ещё нужно для полного счастья…

Два дня мело, и сыпал снег. Утро третьего дня встретило необыкновенной тишиной. Движение на железной дороге встало. Ждали когда пробьются трактора и хоть немного расчистят снег, чтобы потом пустить снегоуборочную машину или роторный снегоочиститель. Электроэнергии тоже не было – где-то порвало провода. Так в прошлом веке и раньше  случалось в стихию. Дома рубил дрова, топил баньку, занимался ремонтом лыж и снаряжения. На речке оборудовал над прорубью утепленный колодец, теперь даже в сильный холод открой крышку и набирай воду. Вроде все переделал. Пора уходить в лес.

Снег осел, загрубел. Мороз днем не очень сильный. Поскрипывает снег под лыжами, налегке иду вдоль речки.  Пес убежал далеко вперед, иногда он появляется на крутом берегу или на развилке, но, убедившись, что иду, исчезает. Пожалуй, он не хуже меня знает, где поставлен каждый капкан. Я еще только подхожу к месту постановки, а он уже все осмотрел, обнюхал и убежал дальше. Капканы все занесены снегом. Приманку во многих съели мыши или шныряющие по реке лисицы. От норки, попавшей в капкан, осталась одна лапка – лисья работа.

В полной темноте добираемся до избушки.  Занесло до половины, кое-как откопали дверь. Два следующих дня переставляли капканы по тайге. Добыли несколько белок и рябчиков. Заходили в разгромленную медведем лесхозовскую будку. Наскоро ее подремонтировали, забили окно полиэтиленовой пленкой. С трудом удалось выровнять расплющенную жестяную трубу. Но при нужде отдохнуть в будке можно. Пока ремонтировал, заметил на стенах странные серебристые полоски разной ширины и длины. Будто кто-то, развлекаясь, водил кистью со слабым раствором серебрянки. Да еще на стене отпечатались грязные полосы от уровня воды, когда в наводнение он постепенно падал.  Верхняя полоска говорила о том, что воды мне было по грудь. Будку удержали на месте старые ели, к которым ее прибило.

Ночью прошел небольшой снежок. Пока я ходил на речку за водой недалеко от избушки, залаял пес. Когда вышел, уже прихватив ружье и рюкзак, лай доносился издалека и продолжал удаляться. Пересекаю собачий след, он вьется под елками, и что гонит верхом, понять трудно.  С хребта слышно, что лай доносится из одного из распадков. Когда приблизился, пес еще злее стал лаять на несколько отдельно стоящих пихт.  Он перебежал на противоположную от меня сторону деревьев. Разглядывал недолго. На верхушке дерева, но на уровне еще толстых сучьев перепрыгнул и затаился соболь.  Осторожно обхожу дерево, так, чтобы из-за ствола торчала только головка зверька. Выстрел. Я никогда не успевал подхватить летящего вниз зверька. Пес виновато виляет хвостом и, убедившись, что добыча надежно упрятана в рюкзак, убегает.  Не успеваю встать на лыжи, пес уже лает на хребте.  Азарт гонит без передышки вверх. На березе, на голой ветке, свесив голову, за собакой наблюдает белка. За полдня мы так набегались  по раньше, казалось, пустому лесу, что с трудом добрались до лесхозовской будки.

После обеда решил смотреть только капканы. Следы соболя и белки попадались часто. Повытаскивали штук пять соек и две-три белки. Наткнулись возле ручья на свежий проходной след выдры. В азарте рванули по нему, надеясь перехватить до речки. Но нет, выдра скрылась в большом речном заломе. И как я ни уговаривал пса бросить пустое занятие, он еще долго бегал вокруг нагромождения деревьев и зло гавкал в многочисленные пустоты. Догнал меня, когда я поправлял очередной капкан, в котором замерз горностай. Зверек, видимо, погнался за мышью, уничтожающей приманку. Оставался непроверенным капкан на перебежке в крутом овраге. Пока я возился, пес так разгавкался  где-то в этом овраге, что я, бросив все, помчался напрямую. Выскакиваю на бугорок и вижу на открытом месте лису. Пес бегает вокруг нее и пытается ухватить сзади, но натыкается на оскал зубов. Бегу на помощь. Лисица отвлекается, пес мгновенно использует ситуацию. Мое вмешательство уже ненужно. Но и отобрать добычу невозможно. Когда-то моего маленького еще лайчонка за нос ухватила лиса, видно с тех пор эта лисья порода и стала врагом номер один. А эта лиса, убегая от меня, в упор натолкнулась на собаку. Это был последний штрих самой удачной охоты в сезоне.

Закончился очередной промысловый сезон. Много зверья погубил тайфун. Да и все лето было дождливым, выводки зверей и птиц были небольшими. Но все же к концу сезона чуть больше половины плана добыть удалось. Заканчивался март, шел послепромысловый учет. Дни стали длиннее. Особо торопиться было некуда, но привычка брала свое. Рассвет, как всегда встречали на тропе. Гавкнул на солнечной стороне сопки пес. Спугнул пару рябчиков. Они мелькнули перед глазами и скрылись в ближайшем ельнике. Вдоль речки по моему путику кружил лисий след, рыжая подбирала остатки приманки.  В речных заломах она откапывала останки лососей, где-то успевала поживиться мышкой.  Вот большими прыжками поскакала по следу убегающей норки, но та успела нырнуть в полынью. Покрутилась вокруг, покружила, но нет, добыча не по зубам. Ушел лисий след куда-то под Камышовый хребет.  Поднялось солнце, даже пригревать стало. Пес  носился по насту, не проваливаясь, несколько раз облаивал белок.  На солнечной стороне в старом ельнике наткнулся на соболиные следы, их было два, и шли они одновременно. Видно было, что играли, наскакивая друг на друга. Возле старой березы с обломанной верхушкой и дуплом они долго кружились. В этом дупле я всегда оставлял немного приманки. Здесь кормились мыши и сойки, даже ворон наследил. Он и сейчас кружил недалеко, недовольно каркая, правда, в дупле уже ничего не осталось. Вытряхнул из рюкзака пару мерзлых рыбин и забросил в дупло. Пусть едят. Глядишь, и удержится на участке лишняя зверюшка. Все старые охотники говорили: «Закончился сезон все равно ходи и корми зверей. Сытый зверь с участка не уйдет».

К полудню дошел до лесхозовской будки, разгромленной медведицей, обошел вокруг. И зачем она ломала угол будки – непонятно. Скорее всего, чуяла внутри запах приманки, подвешенной к потолку. В двери не полезла.

После медведицы в этой же будке побывала росомаха, и как ни странно, влезла в эту же брешь, а выпрыгнула в окно.  Редкий зверь для Сахалина. За тридцать с лишним лет охоты только дважды попадался ее след. Будка до тайфуна стояла на сотню метров дальше, возле ельника, рядом с лесовозной дорогой, но в наводнение ее снесло.

Развел костерок. Пока кипит чай, решил немного прибраться внутри, да забить окно полиэтиленовой пленкой. Будка была засыпная – два слоя досок, а между ними опилки. Она служила для обогрева лесозаготовителям. Те старые полосы от уровня воды остались и видны по-прежнему.  Выше этого уровня были все те же  какие-то странные серебристые полоски, одни шли вдоль уровня воды другие вверх от него. А вон оно оказывается что! В конце одной полоски я вижу присохший домик улитки. Просто в наводнение смыло с лопухов и травы улиток и занесло в будку. Вот они, спасаясь от воды, и оставили свои серебряные следы на стенах. Когда улитка ползет по сухому предмету, она выделяет слизь, которая, засыхая, оставляет такой след.

Подал голос пес, оказывается, чай кипит и выливается в костер. Пора обедать. Сколько дней и ночей проведено у костра – не счесть. Дед мой - Егор Платонович, попив чаю у костра, всегда остатки выливал в уголок кострища. Мне он объяснял, что его так научил тоже его дед. Это память о тех охотниках, которых уже нет рядом с нами, но дух всегда греется у наших костров. Я тоже свято чту старые обычаи.

Назад шли под Камышовым хребтом. Много снега навалило за зиму. Не зря говорят, что «год тайфуна». От пяти-шестиметровых березок только верхушки торчали, как мелкие кустики. Вот где было приволье рябчикам – бегай себе по снегу и склевывай сережки да почки. Следов было полно, да и сами они взлетали часто.  Петушки уже чертили крыльями снег, весна брала свое. Одиночная лыжня прошла поперек нашего хода. Это выдра, перемахнув водораздельный хребет, катилась в нашу речку.

Есть, есть зверь, не оскудела тайга. Ну, живите с богом… При разумном хозяине не пропадет в ней ни зверь, ни птица.

 В. Никулушкин, село Восточное.